Путешествие души [Журнальный вариант] - Георгий Семёнов

— Нет, нет! — услышал Темляков решительный голос своей соседки. — Я, конечно, не останусь. Как завтра добираться до дому? — И услышав это, он замер в ожидании, не решаясь что-либо сказать ей или начальству. — Как? Вы ведь не пришлете «рафик»?

Но кто-то из местной власти успокоил ее, пообещав подбросить на «газоне» до железнодорожной станции. «Слава Богу! — подумал Темляков. — Слава Богу!»

— А где ночевать? Вот интересно! Где ночевать? — говорила она, все. больше и больше волнуясь. — Я никак не рассчитывала. Нет, я не могу. Как1 хотите.

Ее стали уговаривать остаться, уверяя, что без ее подписи завтра никак не может состояться окончательное решение и что ей за этот день дадут два дня отгула, пообещав то же самое и Темлякову, который стоял ни жив ни мертв, надеясь лишь на чудо.

— Это нечестно! — настаивала на своем Валентина Владимировна. — Бросить женщину, а самим уехать... Это нечестно! — Она чуть не плакала от волнения. — Я совершенно не готова и никак не рассчитывала... Нет и нет! Я не останусь. Нет.

Но ее успокаивали, показывая на Темлякова, шутили.

— С вами такой кавалер, — говорили на разные голоса. — Он не даст в обиду. Да к тому же, милочка вы наша, Валентина Владимировна, Валюта, мы ведь не на пикник приезжали, увы. Мы здесь вашу должность оставляем, а вовсе не вас, профессиональные ваши знания, а не красоту вашу. Должность! Должность — от слова «долг»! Согласитесь. Вы должны остаться.

— Ах, Господи! Оставьте вы свою демагогию! — вспылила она, взвизгнув от негодования, и, отмахнувшись, пошла прочь, все убыстряя шаги, как будто решила вдруг убежать в лес от кучки жестоких мужиков, бросивших ее одну на ночь глядя бог знает где.

Казалось, если бы не душевная скованность, если бы не многолетняя привычка подчиняться долгу и служебной дисциплине, она припустилась бы сейчас бегом по войлочно-серому лугу к молодым березам, лишь бы глаза не глядели на всех этих деловитых говорунов, которые стали меж тем торопиться домой, забираясь в холодный «раф», стреляющий сизым паром из выхлопной трубы, и с явным облегчением усаживаясь на продавленные сиденьица.

Кто-то из отъезжавших спохватился, вспомнил о съестных припасах, взятых еще из дома.

В руках у Темлякова вскоре оказалась тяжелая холщовая сумка с хлебом, котлетами, колбасой и сыром, с вареными яйцами, превратившимися в мятые, словно бы бумажные комочки. Кто-то даже сунул ему стеклянную фляжку с едва початым коньяком, заговорщицки подмигнув при этом. Кто-то не забыл и про соль в пластмассовой баночке из-под ношпы.

Основные силы отряда, казалось, бежали в панике, оставляя прикрытие для отхода, малую свою частичку, обреченную на гибель, и отдавали остающимся все, чтобы хоть как-то успокоить совесть. Щедротам отъезжающих не было границ. Шуткам — тоже. Обещали позвонить жене, объяснить, почему пришлось ему остаться с ночевкой, подмигивали, похохатывали, как если бы и в самом деле специально подстроили так, чтобы оставить Темлякова с женщиной, зная о его верности жене и о застенчивости.

— Только, пожалуйста, не звоните все сразу, кто-нибудь один, — просил их Темляков, боясь взглянуть в сторону Валентины Владимировны, которая мяла своими красными резиновыми сапожками прошлогоднюю траву на обочине. — Кто-нибудь один, пожалуйста, а то она будет волноваться. И так-то уж! А тогда и подавно... Она не поймет, если все сразу... Испугается. Я очень прошу вас.

Обещали! Обещали все сделать наилучшим образом и уехали, как полупьяные гости, одаривая благостными улыбками добрых своих хозяев, пока могли видеть их из-за стекол «рафа».

9

«Все это чушь собачья! Чушь! — вскрикивал Темляков, приходя в себя. — Не так все это было. Никакого «рафа» и ничего подобного... Одна лишь трава горела и белый дым. И не Валентина была, а Роза. Вальдшнепы летали на вечерней заре».

Розочка наоборот: на голове зеленая вязаная шапочка, а на ногах ярко-красные сапожки, шла с ним рядом, разгребая ногами шуршащие листья, и молчала, иногда лишь отзываясь на его голос, на шуточки всякие его коротким смешком, словно у нее струнка какая-то лопалась внутри, издавая дребезжащий звон. При этом Роза Владимировна бросала пушистую свою головку на грудки в загадочной улыбке умолкала, не видя ни листьев под ногами, ни прозрачных луж в колее лесной дороги, ни цветущих желтыми сережками шарообразных ив-бредин, которыми украшен был, как букетами, оживающий весенний лес.

Вечер обещал быть-тихим и теплым, в лучах заходящего солнца толклись светящиеся комарики, выплясывая вертикальный свой танец в застойном воздухе. Шумели в брачных песнях дрозды, сыпали в тишину свои возбужденные трелистые голоса, заглушая песни других птиц. С ними могли спорить лишь военные самолеты, иногда проносившиеся в розовой голубизне неба ведьмиными метлами, дьявольскими снарядами, разрывая в клочья блаженную тишину леса. Казалось, будто весь земной шар поворачивался, начинал вертеться, когда в небе с грохотом появлялся остроносый снаряд, безжизненно-мощный и прямолинейный. Деревья шарахались в сторону, все вокруг суетилось в страхе и бежало прочь, успокаиваясь, когда самолет скрывался за лесом и раскаты грохота затихали.

За пушистой елочкой вдруг треснул резкий, хлесткий выстрел. Раскаркавшаяся ворона лениво летела над лесом, купаясь в розовом воздухе. Второй такой же хлесткий подбросил птицу и заставил ее, невредимую, прибавить ходу.

Выстрелы прозвучали близко. Темляков даже острие огня увидел из дула и серный запах пороха учуял в прохладном воздухе. Следом за выстрелом раздался смех в другой елочке, где стоял стрелок, а за смехом непонятный вопрос:

— Выгнал пауков?

— А-а? — откликнулся стрелявший отрыжисто-грубо и весело.

— Пауков прогнал?

— А ты узрел, как она колокол сделала? С правым разворотом. Задел, наверное. С набором высоты, а потом колокол и с правым разворотом. Узрел?

— Она тебе не колокол, а вороний корень показала.

— Хулиган! Тут женщина.

Это были летчики с близкого отсюда аэродрома. Они веселились перед началом вальдшнепиной тяги, прочищали стволы от «пауков», стреляя по всему летящему, словно бы живые летательные аппараты стали привычными для них мишенями. Срабатывал, видно, инстинкт самосохранения; если не я, то он... Приклад в плечо, палец на крючок, взгляд на планку — выстрел! Боекомплект из двух патронов. Рукоятку болта направо, стволы вниз, пустые гильзы в кусты, а в патронники новый боекомплект. И небесно-серый взгляд на удивленную Розу.

Здрасте, с улыбкой сказал Темляков тому, кто стрелял.

Давно не виделись. Здрасте! - откликнулся летчик в офицерской фуражке, кряжистый, крепкий мужичок в кожаной куртке, поверх которой пестрел цветными гильзами бурский патронташ.

Приклад ружья под мышкой, стволы ртутно поблескивали воронением на согнутом локте. Ноги, под самый пах обутые в болотные сапоги. Резина тоже, как стволы ружья, отблескивала вороненой чернотой. Казался он тут, среди пушистых елочек и бледных осин, среди корявых дымчатых кустов лесной поляны, пузатым чудовищем, гигантским каким-то муравьем в хитиновых латах. Глаза его плыли в греховной ухмылке, оглядывая зардевшуюся Розу, словно он выстрелами своими свалил с небес кареглазую красавицу и вот-вот протянет руку за добычей. Темлякова он не замечал, как если бы его вовсе не было рядом с ней.

А ей, пушистоголовой, льстило его внимание, будто она только и шла по влажному лесу для того, чтобы наткнуться на этого летчика и поразить его белой кожей щекастого своего лица, коричневым разметом бровей, под которыми густые ресницы прятали влажный блеск татарского взгляда.

У нее даже походка изменилась после этой неожиданной встречи. Она теперь шла, как лиса или как опытная манекенщица, ставя ногу за ногу, носок за пятку, пятку перед носком, покачивая при этом узкими бедрами. На белой простыне крупинистого снега протянулась после нее ровная цепочка сизых водянистых следов.

Снег этот, оставшийся на подъюжной стороне поляны, превратился в мокрое крошево серого льда, но казался ослепительно белым, хотя и был набит опавшими иголками и лесным сором, скопившимся в нем за зиму. Он влажно звенел под ногами, как морская пена в камушках. Ноги сквозь резину чувствовали его стискивающий холод.

Куда ты пошла? Там снег, — сказал Темляков, радуясь, что они ушли от охотников.

Разве это снег? - откликнулась она и, остановившись, оглянулась. - А куда надо?

Закатное солнце освещало ее лицо, на котором в какой-то странной игривости копошились два коричневых жука, два пушистых глаза, и лоснились темным блеском выпуклые губы. Рисунок их, как всплеск волны, такой же изменчивый, непостоянный.

«Батюшки! - мысленно воскликнул Темляков, в изумлении глядя на Розу, на красивую эту татарочку. - Батюшки! Да куда же идти-то?»

Скоро ночь, — сказал он, всплеснув руками. - Куда же идти? Мы и так далеко ушли...